Иван Грачев: «Если законы написаны глупо, их надо изменять, а не настаивать на соблюдении»

SmartGrid.ru: Иван Дмитриевич, как Вы оцениваете современное состояние и темпы развития российской электроэнергетики?

ИГ: В последние годы было введено порядка 6-8 ГВт мощностей, однако в целом состояние неудовлетворительное: очень высок износ как в генерации, так и в сетевом комплексе. Более того, на мой взгляд, процесс увеличения доли устаревшего оборудования не остановлен, хотя официально считается, что это удалось.

Темпы роста цен на электроэнергию для промышленности в 1,5 раза выше, чем в США. Что касается населения, во многих регионах говорят, что потенциал роста тарифов исчерпан полностью. Соответственно, очевидных способов улучшить ситуацию в рамках реформы отрасли, которая проводилась именно с этой целью, нет. Нужно принимать серьезные решения.

SG: Как относитесь к итогам реформы российской электроэнергетики и современным процессам «обратной централизации»?

ИГ: Это возврат к началу. В момент принятия законов я говорил, что они обречены на провал, потому что абсолютно неверны исходные экономические оценки. Логика преобразований была такова: можно привлечь частного инвестора и, раздробив энергосистему, организовать конкуренцию, а совокупность этих факторов обеспечит стабилизацию, снижение цен. По факту мы видим, что главная цель не достигнута.

На мой взгляд, она и не могла быть достигнута, потому что любая рыночная реформа начинается с анализа рынка. Необходимо было подсчитать, можно ли собрать с конечных потребителей сумму, необходимую для преобразования электроэнергетики. Ответ был очевиден сразу: это абсолютно невозможно.

Сейчас ситуация не изменилась: суммы, необходимые для модернизации всей отрасли, заведомо в разы превышают ту, что можно собрать с населения. Это и означает, что надо кардинально менять имеющееся «реформаторское» законодательство. Признать, что модернизировать, изменять систему необходимо, и при этом при нынешних зарплатах и налогах столько собрать с народа невозможно. Начать четко рассчитывать, что покроет бюджет, прежде всего федеральный, что смогут изменить частные инвесторы, как будут участвовать граждане. В этом и заключается моя задача на данном посту.

SG: Какие шаги, на Ваш взгляд, необходимы для категоричного исправления ситуации?

ИГ: Необходимо пересмотреть задачи. Например, в части ценообразования, которое сложилось в рамках проведенной реформы. Используемая система маржинального ценообразования в принципе не может вести к справедливым ценам, не способна остановить деградацию, она поддерживает неэффективные мощности таким неправильным методом, который ни к какому прогрессу системы автоматически не приведет. Сложно в один миг заменить ее на какую-то другую, здесь необходимы планомерные изменения.

Правильным шагом будет создание федеральных целевых программ, направлять деньги не в стабилизационные фонды, как это происходило ранее, а на точно определенные цели. Вкладывать средства отдельно в сети, генерацию, плотины, в строительство объектов. Чрезвычайно важно иметь отдельную подпрограмму распределенной энергетики, потому что только она, по факту, в перспективе может создать конкурентную среду, а идеологи реформы стремились именно к этому. Тогда распределенная и малая энергетика сможет развиваться не хаотически, а планомерно, по федеральным целевым программам.

Безусловно, нужно поправить прямые ошибки в законах. Например, я абсолютно уверен, что вновь вводимая генерация должна иметь право на прямые договоры с потребителями. Не вижу никаких причин в рамках рыночной реформы поддерживать требование сдавать энергию на оптовый рынок.

Что касается регулирования цен, по моему мнению, правильным решением было бы вообще заморозить тарифы в ТЭК и после этого начать разбираться с системой ценообразования. Сама идея решения проблем недофинансирования за счет повышения тарифов – бесперспективна. Надо искать другие пути, например, пробовать увеличить капитальные вложения государства в сети. Думаю, это один из вариантов решения поставленной задачи.

SG: На какой точке можно зафиксировать тарифы в этом случае: на текущем уровне или определить ее в процессе обсуждения?

ИГ: Самое простое решение – текущая стоимость плюс инфляция. Разумеется, могут быть приняты и отдельные решения. Например, чтобы правительство дало ФСК такую возможность в качестве исключения, а не как правило. Это, на мой взгляд, заставило бы в системе разбираться.

Сегодня, если рыночные механизмы не позволяют брать нужные деньги на развитие и модернизацию объекта, то его капитализация имеет меньший объем, чем затраты на строительство, модернизацию и остальное. Грубо говоря, нужно вложить 1500 долларов на киловатт, после чего этот объект будет стоить 300 долларов на киловатт. Естественно, никакой нормальный инвестор не будет вкладываться в это, он будет выводить деньги в офшоры. Дальше ему будет грозить прокуратура, а он по объективным экономическим законам по-другому делать не может.

Как можно остановить этот механизм? Зафиксировать тариф. Тогда придется анализировать все цепочки: кто, где, по финансовым схемам, посредников почистить…

Можно обратиться к опыту других стран. Например, в Дании теплогенерацией владеют кооперативы самих жителей. Либо через муниципалитет, либо непосредственно. Понятно, что они себе попусту дополнительные расходы не припишут и цены не увеличат. Думаю, что, основываясь на этом примере, можно увеличить представительство реальных потребителей, то есть жителей, в «Совете рынка» и других структурах, которые определяют цены. В этом нет ничего сложного.

SG: Примерный план работы комитета на весеннюю сессию 2012 года предусматривал внесение изменений в федеральные законы «Об энергосбережении и о повышении энергетической эффективности», «Об электроэнергетике». Каковы итоги работы? Что планируете делать в этом направлении в рамках осенней сессии?

ИГ: Для меня это были, скорее, контрольные законопроекты. Реформа отрасли сильно политизирована, поэтому было неочевидно, как они будут проходить через Думу. Например, в рамках закона об энергоэффективности звучали предложения по применению газомоторного топлива, по расширению методов использования электричества с точки зрения экологии и экономической эффективности. В принципе, они были приняты достаточно легко. Инициатива по фиксации тарифов на уровне «текущий плюс инфляция, объявленная в бюджете» в комитете получала нужное количество голосов, при этом количество сторонников и противников было примерно равно. Будем работать в этом направлении в рамках текущей сессии.

В части атомной энергетики были сложные законы, по сути, приводящие в соответствие наше внутреннее законодательство по безопасности, прежде всего, с международными ратифицированными соглашениями. Они прошли достаточно профессионально и без «политики». Также рассматривался пакет социальных законов, касающихся угольной промышленности. Для меня было важно, что они проходят через комитет, что последний не склонен здесь занимать модную в правительстве позицию «монетизация», а если людям, например, шахтерам, нужны социальные льготы в натуральном виде, значит, на это надо идти. В этом плане «пристрелочная» работа – довольно успешна, на мой взгляд. Понятно, что комитет может работать профессионально, что он не склонен априори блокировать то, что идет от оппозиции, если инициатива полезна. В то же время и я склонен, если «Единая Россия» предлагает что-то дельное, работать с их инициативами.

Что касается закона об энергоэффективности, первые изменения уже внесены и эта работа будет продолжена. В настоящий момент подготовлено около 500 поправок.

Моя позиция, и комитет ее в значительной степени поддержал, что в законе «Об энергоэффективности» не хватает, во-первых, области применения, – охват бытовой, узенький, а на самом деле основные потери происходят в сфере генерации и при передаче энергии. Отраслей промышленности он также практически не касается. Во-вторых, доминирующая в законе идея – «обязаны поставить приборы учета», «обязаны починить дом», «обязаны сдать энергопаспорт». Как правило, это абсолютно невозможно: и денег у людей нет, и достаточного количества профессионалов не подготовлено. Нужно в большей степени действовать стимулирующими мерами. Допустим, после установки прибора учета вычитать определенную сумму из подоходного налога, как это сделано в Германии.

По факту приборами учета оснащено всего около 30% российских домов и организаций, и какой-то динамики роста нет, потому что это часто людям невыгодно. Признать, что мы напрасно делаем людей нарушителями закона, думаю, не хочет никто. Я заявлял весной, что это неправильно. Если мы понимаем, что выполнение норм закона объективно невозможно, а часто и не нужно, но, тем не менее, мы настаиваем, чтобы в законе такая запись сохранилась, – для меня это предмет дальнейшей работы, дальнейших дискуссий.

Организации, оснащенные приборами учета, до конца года должны провести энергоаудит и получить энергопаспорт. И таких объектов, по разным оценкам, от 1 до 1,5 млн. Понятно, что профессионалов, способных нормально «проэнергоаудировать» миллион объектов, нет и быть не может. Так и получается, что часть организаций рисует просто «филькины грамоты», тратит бюджетные деньги и якобы отчитывается. А Минэнерго отправляет такие энергопаспорта на переработку.

В министерство пришло около 20 тыс. таких документов, примерно 1,5 тыс. из них было признано более-менее грамотными. Это означает, что закон в этой части написан глупо. И настаивать на этой глупости – еще глупее. Но, к сожалению, не сразу удается убедить в этом Думу.

SG: Что вы понимаете под интеллектуализацией электроэнергетики и как ее применять в сегодняшних условиях изношенности сетей, устаревшей генерации?

ИГ: В ранжированном списке задач отрасли интеллектуализацию я на первое место, конечно, не поставил бы. Если массово внедрять «умные» приборы учета в жилом секторе так же, как это делается в организациях, то это просто профанация. Поэтому, конечно, в первую очередь необходим ремонт тепло- и электросетей, домов, модернизация энергооборудования. На мой взгляд, это все на два порядка важнее. Но это не значит, что совсем не надо заниматься интеллектуализацией.

В России разрабатывается идея адаптивной сети, учитывая масштаб сетевого хозяйства, правильное регулирование может снизить потери. Это, несомненно, задача сегодняшнего дня. Пилотные проекты на эту тему, демонстрирующие модели развития, тоже надо поддерживать изо всех сил, и я стараюсь это делать.

Немаловажным фактором является распределенная энергетика. Мы понимаем, что две трети территории России не приспособлено к централизованной энергетике, потому что страна огромная. При этом у распределенной энергетики КПД – не хуже, чем у централизованной. Современные достижения таковы, что она абсолютно конкурентоспособна.

Малая энергетика может также способствовать сохранению рыночного тренда. Руководители отрасли заявляют, что хотят задействовать рыночные механизмы, поскольку это способ организовать настоящую конкуренцию. Не мифическую конкуренцию, когда на самом деле у тебя один поставщик и один потребитель, а между ними триста посредников. Это вообще ни к конкуренции, ни к рынку никакого отношения не имеет, это просто дополнительные накладные расходы. С помощью малой распределенной энергетики можно развить реальную конкуренцию. Если разрешить таким генераторам работать по прямым договорам, минуя опт, то в энергосистеме сами собой начнут развиваться «умные» сети в европейском и американском понимании. То есть если существенно поощрять развитие распределенной энергетики, одновременно надо думать, как дальше энергосистема будет синхронизироваться, работать. Это не первоочередные задачи, но и забывать об этом нельзя.

SG: Как Вы оцениваете развитие ВИЭ в России? Какие направления возобновляемой энергетики, на Ваш взгляд, будут наиболее перспективными и почему?

ИГ: Когда я рассуждаю на эту тему, меня всегда начинают ругать мои товарищи из научной среды. По моему мнению, у солнечной и ветровой энергетики особых перспектив нет. Не только в России, но и в мире, потому что исходный поток энергии настолько мал, что дешево его концентрировать невозможно. То есть нельзя и все – это физическая задача, не инженерная. Согласно имеющимся данным, киловатт-час солнечной энергии сегодня в 10 раз дороже газового, ветровой – в среднем в 5 раз дороже газового. Кроме того, без серьезной бюджетной поддержки ВИЭ не развиваются нигде в мире.

В Испании сейчас сокращена господдержка возобновляемой энергетики, в результате все ветряки остановлены, потому что производители не видят смысла вырабатывать эту дорогую энергию без субсидий. Я уверен, что эта проблема не будет решена никогда. Пока есть газ и нефть, ничего похожего на выравнивание цен в части ветровой и газовой электроэнергии не будет.

По моему мнению, возобновляемая энергетика достаточно локальна. Она может применяться для штучных решений, например, при установке светофора в отдаленном населенном пункте. Иногда такие проекты нуждаются в поддержке и могут быть эффективными.

Перспективной для России я считаю биоэнергетику. У нас много биоотходов, в частности, от деревообрабатывающей промышленности. Еще одно подходящее направление – так называемые тепловые насосы, иногда о них тоже говорят как об альтернативной энергетике. Это, несомненно, очень хорошее, правильное решение – использование низкотемпературного, низкоградиентного варианта обогрева для локальных объектов. Еще раз подчеркну: не все профессионалы со мной согласны.

SG: Какие меры необходимо принять, чтобы стимулировать развитие ВИЭ?

ИГ: Мой подход – а я его переношу и на нефтяную промышленность, и на серию законов о работе на шельфе – таков: правильно было бы идти от инновационного законодательства. Зафиксировать, что такое инновационная деятельность, кто такие инноваторы, как определяется инновационность бизнеса. И на его основании давать любому инновационному проекту серьезные, сколковские, по сути, налоговые льготы. Кстати, сколковские льготы были взяты у нас – закон об инновационный деятельности и 16 законопроектов по налоговым льготам к нему были написаны нами.

На мой взгляд, если организация или человек действительно попадает под базовый закон, надо, чтобы доступ к соответствующим налоговым льготам происходил не по специализированному списку, а автоматически.

SG: Возможно ли с достаточной точностью определить, что такое инновация?

ИГ: На мой взгляд, возможно. Есть такое классическое определение: наука – это когда из денег делают знания, а инновация – это когда из знаний делают деньги. Также необходимо будет зафиксировать, что понимать под знаниями для получения налоговых преференций. Понятно, что это знания не абстрактные, а доведенные до уровня интеллектуальной собственности – патенты, ноу-хау и т.д. После этого можно будет определить, что, допустим, некий продукт, та же солнечная энергетическая установка, сделана с патентами, которые ранее не использовались, значит, это действительно инновационная деятельность, а вырабатываемый товар – это инновационный продукт, хоть это и обыкновенное электричество. На мой взгляд, это довольно четко прописанная в нашем законе схема.

SG: Если разработка очень нужна и важна, но не окупится быстро, то есть не успеют знания превратиться в деньги в короткие сроки, получается, что это уже не инновация?

ИГ: Если знания в деньги не превращаются, то это не инновация, а часть науки. С точки зрения инновационного законодательства важна вся цепочка. Начинается она с генерации знаний. Если в цепочке, грубо говоря, генерировались знания и дальше образовался патент, то срабатывает право претендовать на весь пакет налоговых льгот. Однако должна быть сформирована возможность получения преференций и льгот для тех, кто задействован в этой цепочке на начальных этапах и до получения денег им еще очень далеко. Такая ситуация попадает под закон о научной деятельности.

Я, например, уверен, что в 50-е годы этого века ученым придется заниматься промышленным термоядерным синтезом. Все равно по мере удорожания углеводородов и освоения остальных источников необходимо будет искать новые пути получения энергии – ведь благосостояние страны всегда пропорционально энергопотреблению. А чтобы в середине столетия заниматься промышленной инновационной термоядерной энергетикой, сегодня нужно в нее вкладываться, понимать, что это совершенно необходимо для будущего. Вкладываться нужно не в эфемерные технологии, а в имена, например, финансировать нашего нобелевского лауреата Алферова и его институт. Тогда отдача будет в 50 раз больше, чем обычно.

SG: Но, с другой стороны, у коллектива молодых ученых, без имени, может быть свежее мышление, больше энтузиазма.

ИГ: Согласен. Здесь большая проблема: кто оценивает, каковы критерии? Кто-то оценивает по публикациям в международной прессе, что достаточно условно. В принципе, понятно, что инновационность и перспективность должно определять само сообщество ученых. Но если мы говорим о молодых гениях, о новых проектах, тогда надо формировать сообщество молодых ученых, которые успели состояться, имеют публикации, какие-то реальные достижения. И дать именно им, а не чиновникам, право определять, кто из молодых достоин больших грантов, больших премий. Потому что представить себе, что чиновники правильно определят, кто в фундаментальной науке идет в прорывном темпе, а кто нет, невозможно. Для инноваторов это проще, потому что результатом работы должны быть деньги, прибыль на финише.

Если есть опасения, что система коррумпирована, что инноваторы будут выбраны неправильно, то надо ограничиться налоговыми льготами. Не получил прибыли – не будет никаких преференций. Получил прибыль – вот тебе огромные преференции на следующие вложения.

SG: Видите ли вы какие-то перспективные разработки, технологии, центры инноваций в энергетике?

ИГ: Безусловно, вижу, но фрагментарно. Нет ощущения потока, что было характерно для советской школы. Есть отдельные разработки, в том числе и в биоэнергетике, иногда и в солнечной, знакомишься с ними – и понимаешь, что это интересно, действительно повышает КПД. По генерации я ничего прорывного в последнее время не видел. Может, я мало сейчас общаюсь с учеными. Но не все потеряно: есть школы, вполне добротные с научной и прочих точек зрения. Когда я выступал с докладом на конференции в Московском энергетическом институте, мне задавали массу вопросов, от которых осталось ощущение высокого уровня квалификации.

Есть институты, структуры, которые могут быстро развернуть все, что нужно, есть молодые люди, физики, – это высшего класса специалисты. Вопрос, как это все развернуть в сторону реальной работы, действующей системы.

Нужно развивать экономику знаний, это предельно простой путь. Чисто рыночными методами к ней прийти невозможно. Не организовав распределение средств в пользу экономики знаний через соответствующие законы о науке и инновационной деятельности, страна развернуться не может. Об этом недавно сказал замминистра экономики Андрей Клепач: «Если структура бюджета не меняется, вы катитесь в прежнем направлении. Хотите повернуть – работайте над бюджетом».

SG: Что для вас Smart Grid в электроэнергетике?

ИГ: Для меня пока что Smart Grid в России – облачное название. Если мы поощряем развитие распределенной энергетики, то об этом уже можно думать, задействовать какие-то заготовки. Но в целом, думаю, что это не первоочередная задача в энергетике России.

SG: Развитие Smart Grid в российской энергетике связывают с построением нового технологического базиса отрасли. Однако на масштабную модернизацию существующих производств не хватает средств. Как можно решить эту задачу?

ИГ: На мой взгляд, в ближайшие 5-7 лет необходимо существенно повысить долю малого бизнеса и, в первую очередь, малого инновационного бизнеса. Это легко, поскольку уже третий год в стране профицитный бюджет. Также это является шагом на пути к экономике знаний.

Когда я оценивал состояние виртуальных и реальных рынков, я был уверен, что никакой второй волны кризиса не будет, цены на нефть и газ будут колебаться, но снижения не предвидится. Соответственно, у России будут прекрасные бюджеты минимум 7 лет. На мой взгляд, этого вполне достаточно, чтобы починить инфраструктуру, дать мощнейшие налоговые преференции инновационным предприятиям. Было понятно, что последние будут развиваться в режиме удвоения в год. Когда мы готовили первый законопроект о поддержке малого предпринимательства, мы наблюдали, что те, кому предоставлялись налоговые каникулы и льготы, развивались со страшной силой.

Однако для этого необходимо политическое решение. Никакими ни ресурсными, ни интеллектуальными ограничениями Россия не связана. Интеллект есть, ресурсы есть, деньги есть – все, что нужно, чтобы быстро рвануть вверх по пути интеллектуальной экономики.

Пока наша бюрократия является сырьевой. Объективно, если основные доходы идут не от налогов, уплаченных гражданами, а от трубы, то граждане воспринимаются как нахлебники. Такой бюрократии инноваторы не нужны, поскольку существует риск, что инноваторы вырастут и отгонят бюрократов от сырьевой трубы. В этой ситуации бюрократия будет подавлять любую теоретическую угрозу своей «безопасности». Причем это не касается отдельных персон – везде есть эффективные чиновники. Бюрократия как каста не заинтересована в инновациях, в малом бизнесе, в несырьевом развитии страны. Если она еще и всей полнотой власти обладает, то ее чрезвычайно трудно сдвинуть.

SG: Как можно изменить ситуацию?

ИГ: Всегда можно попробовать опереться на тех, кто в этом объективно заинтересован. Прежде всего, сами творцы, инноваторы – потенциальные или реальные. Во-вторых, это несырьевые предприниматели, которым, грубо говоря, от трубы не перепадает. Я считаю, что если их собрать и попытаться что-то сделать, то можно заставить правящую бюрократию повернуть туда, куда надо. Это политическая задача. Уверен, что, если бороться организованно, можно изменить ситуацию.

В качестве примера приведу ситуацию с попыткой увеличения социального налога для малых предпринимателей с 14 до 34%. После принятия такого решения примерно трети малых предприятий пришлось бы закрыться. Тогда мы в рамках всероссийского движения «Развитие предпринимательства» – я являюсь его председателем – приняли решение организовать в мае всероссийскую забастовку, в день принятия разработанного мной закона о господдержке малого предпринимательства. Действительно, почти во всех крупных городах России в этот день устраивали демонстрации, закрывали лавочки, не ездили такси. Это реально оказало воздействие – в итоге социальный налог не был увеличен. Уверен, что, если люди будут бороться организованно и монолитно, они изменят ситуацию.

SG: Предприниматели и ученые готовы бороться?

ИГ: Это самое сложное, потому что инноваторы – индивидуалисты, им трудно собраться организованно. Это правда. Но по-другому никак: или собраться, или сырьевая страна, где они не нужны со своими инновациями.

SG: Какой вы видите модель «энергетики будущего»?

ИГ: В идеале – это три-четыре мощных централизованных компании и распределенная энергетика с многочисленными игроками. При этом действительно потребуется «умное» управление системой в целом, Smart Grid-технологии должны быть задействованы в обязательном порядке. Тогда в энергосистеме будет сочетаться гарантирующее, стабилизирующее централизованное управление и определенная свобода, которая обеспечит конкурентные начала, не даст закостенеть.

Если мы говорим о регулировании, то, конечно, должна существенно вырасти роль потребителя. В структурном смысле должна значительно вырасти роль биоэнергетики, при этом газ неизбежно останется доминирующим в России топливом. Энергоэффективность надо повысить раза в два, чтобы показатель энергозатрат на единицу продукции был сопоставим с северными странами.

Уверен, что практически при любых вариантах развития энергетика будет отраслью номер один – просто из-за огромной малонаселенной территории. Даже при несырьевом варианте развития. Просто отрасль должна быть «не проедающей». Например, ясно, что Россия могла бы быть первой в вопросе термоядерного синтеза, поскольку мы имеем вторую в мире ядерную энергетику, может быть, по некоторым пунктам и первую. Или в части биоэнергетики, поскольку остается огромное количество отходов лесоперерабатывающей промышленности.

SG: Вы не согласились с выводами комиссии по аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, заявив, что причина аварии состоит в том, что во главу угла было поставлено извлечение прибыли, при этом в полном объеме не были обеспечены инвестиции в безопасность. Что, на ваш взгляд, необходимо делать, чтобы не было такого смещения балансов?

ИГ: Я считал, и сейчас считаю, что все ГЭС и плотины должны были остаться в руках государства. Ведь основные, капитальные вложения в ремонт Саяно-Шушенской ГЭС тоже государственные. Просто оно не забирает себе пакет акций – вкладывается как основной инвестор во всю «большую» энергетику, но не хочет почему-то говорить «раз я заплатил, то и музыку буду сам заказывать». Идет квази-приватизация: вложил средства, а своего человека в совет директоров направлять не должен. На мой взгляд, это абсолютно нелепая ситуация.

Вторая проблема заключается в том, что если собственник, ставя во главе угла прибыль, понимает, что инвестиции в модернизацию все равно не повышают капитализацию на затраченные деньги, то в рамках рыночных механизмов он не будет заниматься повышением безопасности. Тогда в дополнение к рыночным механизмам должны быть нормальные государственные инвестиции, госконтроль и требования к безопасности. Потому что первична безопасность, а прибыль – вторична.

Нужно понимать, что если в системе, в которой инвестиции не приводят к росту капитализации, оставить чисто рыночный капитализм, то при любых прокурорах, при любых технических регламентах будут деньги выводиться, а вложения хотя бы в безопасность – минимизироваться.

SG: Хотелось бы узнать Ваше отношение к проекту повышения НПУ Чебоксарского водохранилища до отметки 68 м.

ИГ: Я считаю это бессмысленным. Есть достаточно аксиоматичное утверждение, что равнинная ГЭС в принципе не эффективна: исходный поток энергии маленький, и, чтобы его сконцентрировать, приходится заливать столько площадей, что это не может быть оправдано. Возможно, могут быть исключения – мне трудно судить. Но заливать больше и больше площади не может быть эффективно. Меня упрекают, что я свою точку зрения выдаю за мнение комитета, приносят расчеты, есть противники, есть сторонники. Пока из этих расчетов следует, что у противников гораздо более обоснованные оценки. Что тоже позволяет мне вполне официально высказывать свое мнение о нецелесообразности проекта.

Источник: SmartGrid.ru